Питер Гринуэй, кинорежиссер, художник и поэт

«В природе человека, кем бы он ни был, монахом или серийным убийцей, заложена потребность в сексе – я говорю об инстинкте продолжения рода – и смертность».

«Вот Вы сидите передо мной, я вижу Вас впервые в жизни, а между тем знаю про Вас две немаловажные вещи», – невозмутимо сообщает мне культовый британский кинорежиссер, Командор Ордена Британской Империи, Питер Гринуэй перед началом интервью. «Хотите, поделюсь?» – предлагает он. Ну, как тут устоишь. Соглашаюсь.

«Для того, чтобы Вы появились на свет,  два человека совершили половой акт», – с серьезным выражением лица начинает британец. «Ну, и не надо быть пророком, чтобы угадать, что, рано или поздно, Вы скончаетесь», – завершает свой краткий, но емкий анализ режиссер, уже не сдерживая смеха. На взгляд Гринуэя, секс и смерть – две основные темы для разговора, как в жизни, так и в кинематографе.

«Человеческая потребность в сексе и то, что мы смертны по своей природе, – это условия, которые определяют наше существование; это данность, которая не зависит от нашего желания, а все остальное в той или иной степени может являться предметом торга», – утверждает он.

В июне режиссер принял участие в благотворительном аукционе, организованном в отеле «Кемпински Мойка 22» продюсерским центром «Горчаковъ» в пользу «Первого медицинского Пантелеймоновского фонда», а конкретнее, отделения для пострадавших в дорожно-транспортных происшествиях петербургской Детской городской клинической больницы №5. В качестве лотов были выставлены живописные картины как самого Питера Гринуэя, так и петербургских художников и скульпторов.

Сейчас режиссер готовится к съемкам фильма о жизни легенды российского кинематографа Сергея Эйзенштейна и занят поисками русского актера на роль главного героя. Об этом, а также о сексе, смерти и искусстве Питер Гринуэй рассказал нашему петербургскому обозревателю Галине Столяровой

Особый акцент в картине будет сделан на мексиканском периоде творчества Эйзенштейна. Чем это вызвано?

– Сергей Эйзенштейн был режиссером-интеллектуалом, он мыслил концептуально. Последние фильмы режиссера разительно отличаются от его более ранних картин, и мне всегда хотелось понять причину такой трансформации. Ответ, который получил я, находится в Мексике.

В жизни Эйзенштейна наступил момент – и это произошло именно в Мексике – когда режиссер смог, находясь за пределами России, всерьез поразмыслить и о своей стране, и о своем творчестве. Пребывание в этой стране, куда Эйзенштейн приехал снимать фильм «Да здравствует Мексика!», принесло и массу любовных переживаний. 33-летний режиссер, который оставался до той поры девственником, пережил страстную влюбленность в историка Паломино Канедо. Мистическое восприятие мира, характерное для мексиканцев, производит сильнейшее впечатление на рационального Эйзенштейна и радикально меняет его собственный взгляд на мир.

Секс и смерть – две темы, которые оставались для него предметами теоретического интереса, резко перешли в плоскость осязаемого. Эйзенштейн лишился невинности и побывал в Музее Мертвых. Оба события стали для него потрясением. Именно из Мексики идет то глубокое понимание человеческой природы, которое мы видим в его последних фильмах.

Съемки фильма должны начаться уже осенью. Рабочее название картины – «Эйзенштейн в Гуанахуато».

Какие жизненные ситуации вызывают Ваше любопытство?

– Меня привлекают ситуации, в которых выход из кризиса осуществляется в режиме ручного управления. Приехав в Петербург, я, например, побывал на операции на головном мозге ребенка, попавшего в аварию. Малыш проходит курс лечения в отделении, в пользу которого был проведен благотворительный аукцион. Представилась возможность поприсутствовать на операции, и я не смог устоять перед искушением.

Художник по образованию, Вы не оставили занятий живописью, придя в кинематограф. Какие возможности дает Вам живопись, какие из Ваших идей Вам легче воплотить на холсте?

– Бессюжетные истории можно рассказывать по-разному. Ни живопись, ни кинематограф не должны служить банальной иллюстрацией к литературной основе, к тексту, но именно это мы сегодня по большей части наблюдаем в кино. Собственно говоря, практически все, что подарил миру художественный кинематограф, – это своего рода иллюстрированные книжки. Возьмите, например, самые кассовые фильмы – «Властелин колец» и «Гарри Поттер». Это не самостоятельные произведения. Режиссеры в точности следуют перу автора, и, причем, даже лучшие из режиссеров – Ларс фон Триер, Педро Альмодовар, Жан-Люк Годар – идут по этому пути. Для меня же важна самостоятельность. Не хочу быть иллюстратором. Это скучно.

Моя цель – как в кинематографе, так и в живописи – дать зрителю эмоциональное переживание, не связанное со словесной основой. В кино мне на помощь приходит музыка – мощнейший инструмент эмоционального воздействия.

Для меня лично, живопись, с ее более чем восьмитысячелетней историей, и кинематограф, которому всего-то 117 лет от роду, находятся в постоянном диалоге. Не для всех, к сожалению, этот диалог очевиден, и в своих фильмах я стараюсь постоянно отсылать к нему зрителей.

Вообще, по моим ощущениям, кинематограф – не жилец.

Почему Вы так считаете?

– Живопись – одна из древнейших форм искусства. Рисование – одно из самых естественных занятий человека, поэтому живопись не исчезнет никогда. Между тем, просмотр кинофильма – пассивное времяпрепровождение, абсолютно не творческое. В нем нет потребности. Приговор художественным фильмам был подписан в 1983 году, когда был внедрен пульт дистанционного управления телевизором. А человеку свойственно двигаться. Сидение перед экраном не отвечает ритмам времени.

Производство фильма – всего лишь технология. Вся поляна уже освоена, все уже десять раз пережевано. Для Ваших внуков кинофильм станет анахронизмом, вот увидите. На смену уже очень скоро придут новые формы искусства.

Тем временем, театральное искусство процветает. Не видите в этом противоречия?

– Ни малейшего. У театра ведь другая природа, несмотря на то, что, вроде бы, какая разница, сидите вы в зале или перед телевизором.

Равно как и живопись, музыка, архитектура, скульптура и литература, театр относится к древнейшим формам искусства, возникшим на заре человечества. Они не исчезнут никогда. Уходить и приходить могут какие-то технологии, приемы, искусственные навороты. Лицедей может успешно использовать те или иные технологии, но способен с равным успехом обходиться и без них.

Вот, я выйду на угол сейчас и запою. У меня может быть микрофон, а может и не быть, но, чтобы произвести впечатление, мне нужны, прежде всего, голос и желание петь.

Что же до кинематографа... Смотрите, вот, вырубят электричество – и все, конец фильма, расходитесь по домам, ребята. С театром таких фокусов произойти не может. Монолог Гамлета вам расскажут и в полной темноте, и без микрофона – и вы его воспримете, если актер талантлив.

В кино из мастерской художника Вас привела возможность использовать звуковой ряд. Почему Вы неохотно работаете в оперном театре?

– Действительно, еще в детстве, бродя по картинным галереям, я сокрушался – ну почему у картин нет звукового сопровождения. Как это было бы прекрасно, думал я. Что же касается оперы, на мой взгляд, это такой же живой труп, как и кино. За триста пятьдесят лет оперного искусства все уже было сказано. Современные композиторы практически не обращаются к этому жанру, а ставить в сотый раз «Мадам Баттерфляй» или в пятисотый раз «Травиату» – пустая трата времени. Ничего нового все равно не скажешь. Искусство не должно становиться жвачкой.

Что поделать, наивные сюжеты сентиментальных итальянских опер девятнадцатого века безнадежно устарели, а нынешние композиторы нам не больно много работы подбрасывают.

Кроме того, оперный спектакль – дорогое удовольствие, а аудитория, по сравнению с кинематографом, совсем никакая.

Как случилось, что смерть стала одной из Ваших муз?

– Согласитесь, ее абсолютная власть над человеком завораживает и притягивает. Искушение узнать ее поближе несравнимо ни с чем. А между тем, в отличие от секса, например, о котором мы говорим и думаем с большим удовольствием, смерть относится к числу табуированных тем, тех сюжетов, от которых мы склонны себя ограждать. Считаю такой подход огромной ошибкой.

Главная интрига состоит в том, что нам не суждено узнать, когда наступит наш последний час, а, между тем, будь нам доступна такая информация, я уверен, мы распорядились бы данным нам временем не в пример лучше.

Ваш способ борьбы со страхом смерти?

– Я достаточно изучил этот вопрос, чтобы не бояться. И потом, я убежденный дарвинист. Согласно моим представлениям, основная задача человека, пришедшего в этот мир, состоит в том, чтобы произвести на свет себе подобных. У меня четверо детей от трех женщин, и я совершенно удовлетворен в этом отношении.

То есть, о том, сколько проживут после Вас Ваши картины, Вы в данном контексте не думаете?

– Этот вопрос уже имеет отношение ко мне как к личности, а не как к биологической особи, оставившей после себя потомство. И поэтому вопрос о том, сколько фильмов я снял, хороши ли они, к страху смерти также не имеет никакого отношения.

Нужно отдавать себе отчет в двух вещах. В природе человека, кем бы он ни был, монахом или серийным убийцей, заложена потребность в сексе – я говорю об инстинкте продолжения рода – и смертность. И сколько бы мы ни закрывали глаза хоть на одно, хоть на другое, в той или иной форме, рано или поздно, – но оба эти сюжета нас накроют. Так почему бы не изучить их получше? Погружение в области секса и смерти – самое увлекательное, что может предложить нам жизнь.

Еще больше интересного в нашем канале Яндекс.Дзен. Подпишитесь!

Читайте также
Share
0
Комментарии (0)
Где это?
Что попробовать на улицах Стамбула?