Я познакомился с ним, когда мне было 4 года. Тогда я, кажется, не знал ни единого слова по-английски. Я просто слушал. Слушал голоса и музыку. Они звучали из огромного серого магнитофона с зеленым глазом, который крутил маленькие катушки с тонкой коричневой пленкой. И мне было радостно, мне было весело, мне казалось, что жизнь другой не бывает, что она будет такой всегда.
Чуть позже, в пионерском возрасте я узнал, что одного из четырех парней, виденных мной на конверте, в котором лежала большая черная пластинка, того, что повыше ростом в круглых очках, зовут Джон. Мне он сразу понравился — чуть странный, но какой-то настоящий. Со временем я стал смотреть и слушать его внимательнее. И мне даже казалось, что-то начал понимать, когда “Битлз” четвертовали сами себя. Но я ничего не понял, кроме того, что жизнь не выносит стабильных систем и если что-то совпадает , то лишь на мгновение...
Мы пересекались с Джоном от случая к случаю. Но я всегда помнил о нем и немного завидовал, потому что моя мягкость, уступчивость и благовоспитанность хотели, как мне тогда казалось, стать его нервом, независимостью, радикализмом... Порой, я годами не слышал его и жил своей жизнью. А он жил своей. Нам было некогда... Но друзья — на то и друзья, они могут не видеться очень долго, но когда встречаются — не вспоминают об этом... Когда мне попадались на глаза фотографии повзрослевшего Джона, я понимал, что тоже стал взрослым. А взрослым часто кажется, что им уже никто не нужен. И друзья детства тоже... Но когда они приходят — ты должен помочь.
Я сидел в ординаторской приемного отделения и пил чай, подливая кипяток в кружку из старого сине-фиолетового кофейника. Но внезапно уловил в гулком пустом ночном больничном коридоре звук быстро приближающихся к двери шагов и голос: Доктор! Скорее! Дверь распахнулась – в нее влетела дежурный фельдшер Татьяна: “Василий Рудольфович, там огнестрельное привезли! Где-то недалеко от больницы на улице подобрали. Тяжелый!” “Иду”— я поднялся. “А хирургам уже звонили?” “Да, они идут...” Почти вбежав в смотровую, я увидел лежащего на каталке бледного худощавого человека со спутанными длинными волосами, держащегося двумя руками за живот. Его круглые очки были в мелких красных брызгах, рубашка и джинсы побурели от крови. Это был — Джон. Да, Джон Леннон. “Это ты…?” — только и смог выговорить я. Кажется, он тоже узнал меня и попытался улыбнуться: "Привет, док…" Чертыхнувшись, я начал быстро накачивать на его плече манжету тонометра. “Девочки, — бросил я фельшерицам, — быстро попробуем периферию поставить и капельцу с преднизолоном! Пока еще давление держит...” Я вновь взялся за невесомое запястье Джона – пульс вдруг стал частым и едва прощупывался. “Промедол не делать! Фентанил с дроперидолом тоже. Если есть фортрал — в капельницу... И реаниматологов срочно: “множественные проникающие в брюшную, массивная кровопотеря, шок”. Нет, с подключичкой мы больше времени потеряем. И звоните в хирургию! Какая у них операционая свободна? На четвертом? Пусть ждут. Лена, раздеваем и сразу подаем! Иначе не успеем, ехать же через весь подвал! Таня, простыню неси...” Джон тихо стонал, а я, как всегда с трудными больными, успокаивая себя, разговаривал вслух... “Ну, ну, подожди, Джон. Потерпи, голубчик, сейчас все сделаем. Как же тебя угораздило-то... Держись. Еще немного... Не раскисай! И будешь как новенький...” Теперь он смотрел на меня невидящими глазами и шептал что-то в ответ посеревшими губами, но слов было не разобрать... Я снял круглые очки Джона и положил в карман своего халата этот странный предмет, со временем становящийся частью тела его обладателя. Без очков его было не узнать — обыкновенный человек, которого расстреляли почти в упор. Через мгновение я взялся за резиновые ребристые ручки каталки: “Ну, с Богом...” В этот момент прозвонил будильник и я проснулся.
Открыв глаза, я подумал, что довез его до операционной. Не мог не довезти. А когда, собираясь в редакцию, включил проигрыватель — Джон спел Stay by me и мы снова встретились. Нет, Джон не умер и его не хоронили. Просто он не знает о том, что жив. Не знать или напрочь забывать, что ты живешь — это обычная человеческая черта, совершено естественная дурная привычка. Я и сам иногда ловлю себя на этом...
Последние годы мы с Джоном все чаще общаемся, без никого. Так случается, когда ты начинаешь ценить то, что когда-то почти утратил. То есть внезапно ощущаешь, что тебе очень кого-то не хватает. Ты садишься, думаешь, думаешь и понимаешь, а ведь не хватает давнего друга.
Обычно мы сидим на кухне. Он не современен и не в тренде, кто-то бы сказал — старперство олдскульное, хлам и ретроспекция... А ему на это наплевать. Мне тоже. Он поет мне свои старые песни. Поет последений куплет Watching the Wheels:
«I'm just sitting here watching the wheels go round and round
I really love to watch them roll
No longer riding on the merry-go-round
I just had to let it go
I just had to let it go
I just had to let it go»
Я слушаю, курю и смотрю в окно, где уже ночь. Так бывает только со старым другом, когда можно просто молчать. Мы почти всю жизнь вместе. Кстати, интересная штука — раньше наша разница в возрасте была ощутимой, а теперь уже нет... Только вот я меняюсь, а он — все тот же.
Сегодня он бренчит на гитаре и насвистывает — у него это всегда отлично получается. А потом мы поем вместе его смешную и дурацкую Ya Ya, начисто лишенную розовой мелодичности Сэра Пола Маккартни. Поет Джон, а я подпеваю. Я говорю ему: “Джон, тебе сегодня 70 – это много». Он кивает: “Знаешь, док, игра не окончена. Все еще впереди. Yesterday — нет, есть только Tomorrow. Есть еще время. Есть целая вечность”.
