Помимо этого, Вервордт — выдающийся куратор. Известность ему принесли три выставки в палаццо Фортуни, проходившие параллельно с Венецианской бьеннале: Artempo (2007), In-Finitum (2009) и Tra (2011). Ошеломляющий эффект достигался за счет соединения древних артефактов с современными произведениями в изысканных интерьерах дворца: африканские скульптуры соседствовали с абстракциями Ансельма Кифера, старинные ткани — с концептуальными работами Романа Опалки. Поиск совершенной и выразительной формы объединил художников разных времен и континентов. Да и зритель «прозрел» и впервые увидел не стили или авторов, а необычную красоту самих произведений.
Выставки — важная, но не главная часть его работы. Аксель Вервордт создает жилые пространства. Среди его клиентов европейские аристократы, голливудские кинозвезды, акулы мирового бизнеса. С некоторой натяжкой Вервордта можно назвать дизайнером интерьеров, хотя все проще и сложнее. Проще — потому что он не любит декорировать. Его цель — сделать нейтральную сцену и на нее вывести главное действующее лицо — искусство. Сложнее — в том смысле, что подобное самоограничение достигается не механически (бетонные стены, цементный пол), а с невероятным вкусом, сложной драматургией освещения, с использованием всевозможных старинных отделочных материалов: от деревянных досок до керамических плит, скоб и замков. Ничто не должно выглядеть как современное, тем более — блестеть. Вервордт отдаст вам ключи от только что сделанного дома — и этот дом будет таким, словно ваша семья жила в нем 300 лет. Если речь о покраске стен, то их будут красить 20 раз, чтобы добиться ощущения, что эти стены видели участников крестовых походов. И никакого гипсокартона, только кирпич, камень, дерево, штукатурка.
Аксель — уроженец Антверпена. Его отец был успешным бизнесменом: он покупал лошадей в Ирландии и Англии, быстро определял, кого на ферму, кого на ипподром, и с выгодой продавал. У матери был талант создавать в доме «тонкую духовную атмосферу, где все чувствовали себя превосходно». Три раза в неделю она устраивала музыкальные вечера, а на обед приглашала интересных собеседников.
В детстве Акселя Вервордта учили лепке и живописи. Он часто ездил с отцом в Англию, где проникся духом традиционного английского дома: в нем все было продумано до мелочей, даже подставка для сушки зонтов в прихожей.
Однажды на свой страх и риск мать купила квартиру в самом центре города, у Ратушной площади. Тогда этот район лежал в запустении, и поэтому недвижимость стоила дешево. Она отремонтировала жилье и сдала его в аренду. Затея, в которую никто не верил, принесла деньги, и реставрация старых домов постепенно стала семейным бизнесом.
Аксель втянулся в антикварную торговлю с 17 лет. В 1960-е в Англии ввели налог на наследство, и потомки, не в силах платить означенные суммы, начали пускать обстановку родовых дворцов с молотка. Антикварные магазины буквально ломились от сокровищ. Но общественные вкусы были консервативны, никого не интересовало, например, столовое серебро, которое молодой Вервордт скупал за гроши и потом заново «открывал». Деньги для собственной галереи он занял у отца под проценты, что шокировало родственников, но на самом деле было мощным воспитательным моментом — для обоих.
В 67-м на аукционе за $2400 Аксель купил картину La Memoir Рене Магритта. Его отец был огорчен, ему не нравилась эта мазня. Однако вскоре в доме появились люди, предложившие за холст $50 000. «Отец позвонил мне в Лондон в полном изумлении: “Они сумасшедшие!” Я согласился продать, о чем жалею: сегодня Магритт стоил бы $3 млн».
Собственно, весь остальной путь продолжался по тому же сценарию: у Акселя Вервордта чутье на антикварную моду. Или он ее формирует? Ходит шутка, что все, что он берет в руки, сразу поднимается в цене в несколько раз.
Людям, покупавшим у него искусство (среди них были Мстислав Ростропович и Рудольф Нуреев), нравилось, каким образом работы висят в доме самого Вервордта. Так, постепенно он переключился на оформление интерьеров. Вдобавок, как когда-то его мать, приобретал ветхие дома, реставрировал их, насыщал старыми предметами и сдавал в аренду. Жена Май стала ему в этом ремесле важным помощником, как и два уже взрослых сына, Дик и Борис: первый занимается недвижимостью, второй — галереей.
Потом оказалось, что невозможно подыскать подходящую мягкую мебель, диваны. И Аксель в дополнение к реставрационным мастерским открыл собственное мебельное производство. На сегодняшний день в его «холдинге» работает больше 100 человек, а оборот превышает 40 млн евро.
У Верворда есть две «витрины», объясняющие суть его стиля. Причем это не просто индивидуальная манера, а экстракт модного в мире так называемого бельгийского стиля. Это когда интерьер вбирает все оттенки серого, на окнах висят тяжелые шторы из экологического некрашеного льна, диваны и подушки сшиты из того же льна, мебели немного, и она самых простых форм, а на полу в вазе — стебель орхидеи. Когда все спокойно, расслабленно, скромно — и одновременно чувствуешь, что на создание такой простоты ушло немыслимое количество сил и денег. Единственное, чего не учитывают компиляторы, что настоящий бельгийский стиль создается не для расслабления, а для медитации, размышлений о жизни, для постоянного напоминания о смерти. Верводт — прилежный паломник в японские монастыри, и аскезу монашеского быта ценит не меньше, чем уют английского дома. И еще он очень в духе Северного Возрождения — наверное, применительно к нему, легко смешивающему века и стили, не будет смешно так написать. Северное Возрождение, в отличие от итальянского Ренессанса, толчком к развитию имело не упоение материальной стороной жизни, но более глубокое погружение в религию — феномен, получивший название «новая набожность». Так и Аксель Верворд: он вроде бы создает комфортное жилье, но такое, в котором можно молиться.
Так вот о витринах. Первая — собственный дом. Настоящий замок XVI века. Когда Аксель в 1984 году осмотрел его и понял, что может стать владельцем, то, мягко говоря, испытал сильное волнение. На обратном пути он попал в автокатастрофу, его машина перевернулась — он ничего и не заметил. Сделка висела на волоске, потом полгода 42 представителя фамилии, владевшей замком 500 лет, подписывали необходимые бумаги. Несколько лет шла реставрация. Сегодня замок впечатляет. Это не буквальное воссоздание конкретной эпохи — это художественное пространство высокого напряжения. На полу — доски, которым непонятно сколько веков, стены -100 раз покрашенные, с патиной времени, как в кинофильме «Сталкер». На одной стене — огромная абстрактная картина Антони Тапиеса — каталонского художника, классика XX века. На противоположной — японская ширма XVI века с изображением лошадей. Камин, диван, кресло и — пустота. Это, конечно, современный интерьер, но сделанный из истории. Верворд любит старые вещи и стремится, чтобы они жили здесь и сейчас и мы наделяли их новым смыслом и функцией. Он и одежду покупает в second hand. И очень хвалил свою родственницу, которая под венец умудрилась сходить в платье с чужого плеча.
Вторая витрина — большой девелоперский проект Kanaal, перестройка старой фабрики и зернохранилища под квартал элитного жилья и офисов. Из башен-элеваторов сделают квартиры, а в одном из цехов уже работает офис Вервордта и демонстрируется коллекция искусства. Комплекс стоит у воды, рядом канал со шлюзом, отсюда и название. Авторитет Вервордта так велик, что фактически на нулевом этапе продано 40% квартир.
Там и вправду уже сейчас много чудес: античные мраморы изумительно смотрятся в индустриальной архитектуре. Сердце Kanaal — работа At the Edge of the World известного художника Аниша Капура. Из офиса вы выходите во внутренний двор, идете к какой-то невзрачной пристройке, сараю. Бархатно-ржавую дверь открывают маленьким ключом. Внутри — щитовая с узким проходом. Протиснувшись в него, оказываешься под гигантским алым куполом метров восемь в диаметре. Чудовищно большая чугунная чашка с пламенеющими внутренностями. Ты ощущаешь себя муравьем, смотрящим в бесконечность. А за стеной — канал, и его быстрая вода — метафора скоротечной жизни, от которой если что и останется, то искусство.
